Пока Инквизиция медленно пробиралась в сторону леса, дождь стучал по земле с упорством невропатолога, решившего добиться от колясочника реакции на удар молоточком по колену. Разумеется, она уже промокла насквозь, и в укрытии под гостеприимными ветвями елей больше не было ни малейшего смысла. Остановиться и сесть прямо на хлюпающую землю в окружении высокой травы ей мешало лишь врожденное упрямство. Когда она наконец пересекла границы поля и оказалась среди густого полумрака и хвойных деревьев, силы оставались только на то, чтобы свернуться калачиком и поскорее уснуть. Сжав и разжав ледяные пальцы, Ин провела по лицу, словно надеясь стряхнуть сонливость, и, как ни странно, это помогло.

Этот лес был вполне земным и человеческим, совсем иным, чем тот, что прятался по другую сторону Дома. Вокруг царила тишина, прерываемая лишь ленивым уханьем филинов и стрекотнёй кузнечиков; даже дождь почти не проникал сюда, словно разбивался о стеклянный купол где-то высоко над головой. Инквизиция была единственным человеком на километры и километры природной гармонии, но лес вовсе не спешил делиться с кем-то своим внутренним равновесием. Вместо того, чтобы впитать в себя спокойствие, её сознание наполнялось напряженным ожиданием, как будто кто-то следил за ней из темноты и вот-вот должен был показаться. Выбора не было – нужно было двигаться дальше, поскольку последствия молчаливого ожидания были непредсказуемы.

И снова пришлось идти, глядя под ноги, чтобы не споткнуться о какой-нибудь неприметный корешок, и озираясь по сторонам – нет ли кого рядом?

Никого не было.

Разве что всё ближе и ближе раздавался ласковый шёпот ручья, щекотавшего утомленную травой и уколами хвойных иголок почву. Он не был особенно глубоким или широким, однако это не мешало ему торжествующей лентой растягиваться в длину и преграждать Ин дорогу. Вздохнув, она осторожно наступила в воду, проверяя дно и обнаруживая, что нога промокла только до щиколотки. Казалось, ничто не мешало беспрепятственно добраться по другую сторону берега, однако, сделав десяток шагов, Инквизиция заметила, что он отодвинулся немного дальше. Потому что никакого логического объяснения тому, что она всё ещё не на твёрдой земле, быть не могло. И вода как будто прибывала, радуясь появлению гостьи – или, может быть, девушка добралась до самого глубокого места ручья… Во что почему-то уже почти не верилось. Довольно-таки нервно дернувшись вперед и пройдя не меньше метра, она всё-таки споткнулась о незримую подводную преграду и почувствовала, что с левой ноги слетает и уплывает её аккуратная, лакированная и любимая босоножка.

- Черт, - шепотом сказала она, и звук собственного голоса придал ей уверенности, хотя вода плескалась уже на уровне талии. Ин наклонилась и попыталась достать до дна в поисках беглянки, но пальцы нащупывали только горсти песка и камни. Пока не столкнулись с чем-то живым и скользким, и, сглотнув крик и бросив туфельку на произвол судьбы, Ин мгновенно отдернула руку и уже бегом рванулась к земле, запинаясь о подводные ловушки и тут же продолжая свой путь.

Быть героиней ещё не сочиненных или, напротив, уже давно отыгранных сказок, было очень грустно.

Она не представляла, сколько времени ей потребовалось, чтобы выбраться на берег; добраться до высокой, безнадежно рвущейся в небо сосны, и устало прислониться лбом к её стволу. Она подняла голову, чтобы понять, не наступило ли уже утро, но вместо этого…

Такой будет твоя расплата и твоё наказание.

Высоко на суку бездвижно висел человек. Инквизиции не нужно было приглядываться, чтобы заметить петлю у него на шее и резкие, заострённые черты лица. Он был мёртв, и, судя по всему, мёртв уже достаточно давно. Она безнадёжно попятилась, внезапно узнавая и осознавая, что происходит, но было уже поздно – на лбу её была капля густой, как кровь, смолы, и осторожно смазывая её двумя пальцами, она уже понимала, что это настоящая кровь.

Затейливым багровым узором, похожим на тонкую резьбу, она расползалась по её парализованному лицу, спускаясь всё ниже; проступая на руках и ногах и тем самым сковывая их; заставляя её опуститься на уже совершенно чужие, непослушные колени и закрыть глаза.

Такой будет твоя расплата и твоё наказание, пока ты не сделаешь то, что должна.

… Она резко села на кровати, отбрасывая в сторону тяжелое одеяло и задумчиво запуская руку в волосы.

Всего лишь какой-то дурной сон.

Всего лишь сон. Осторожно скосив глаза на пол, она заметила, что около кровати стояла только одна туфля – очень чистая и маняще бирюзовая, но всего лишь одна. Ин дотянулась до неё и осторожно поставила под кровать, чтобы этот факт не провоцировал лишних ассоциаций.

Глупости. Наверняка девочки в суматохе искали самую красивую пару, и провели смотр моей обуви тоже, только одна босоножка потерялась.

Она поскорее добралась до душевой, попутно растирая руки до локтя и пытаясь прогнать онемение; потом долго смывала незримый узор из-под кожи обжигающе горячей водой.

Всего лишь сон, но, честное слово, ещё несколько таких ночей, и я могу не проснуться.

Самообладание постепенно возвращалось, и, когда она бросила взгляд на часы, замечая, что всё ещё очень рано, она уже полностью пришла в себя. Почему-то в комнате было зябко, и, поддавшись внезапному порыву, она натянула джинсы и толстовку (с гордо красовавшейся яркой фразой «Мой Дом – моя крепость») и покрепче затянула шнурки кед, до этого не надевавшихся практически ни разу. Обыкновенно она предпочитала платья и пиджаки, но послевкусие сна требовало более практичной, приспособленной к экстремальным условиям одежды.

Она направилась на задворки Дома, просто чтобы куда-то идти, поскольку была абсолютно уверена, что в такую рань все без исключения ютятся в своих – ну, или хотя бы чужих - постелях. Ей хотелось вдохнуть свежего воздуха; воздуха, не пропитанного ни ароматом десятка девичьих флаконов с духами, ни тяжелого, но постепенного становившегося привычным, запаха мальчишечьего одеколона.

Инквизиция искала уединения, но когда оказалась на улице и осмотрелась, отмечая осеннюю серость неба и туман, послушно стелющийся по земле, то обнаружила, что территорию уже кто-то занял – кто-то, кто был погружен в свои мысли и вовсе не смотрел на неё. Этот юноша явно был нечастым гостем на их половине Дома; прямо скажем, Ин видела его впервые в жизни, но, может быть, виной тому то, что никогда не старалась приглядываться, если что-то сразу не приковывало её внимания. Он был очень худым и бледным, и шарф, повязанный на шее таким образом, что напоминал петлю (она невольно дрогнула, на секунду окунувшись в воспоминания о сне), выдавал в нём кого-то из стаи Покойников. Поразмыслив немного и вспомнив пересказы девушек, ежевечерно тасующих всю имеющуюся информацию о вожаках, словно она была пасьянсом, Инквизиция отдала ему роль лидера, Шекспира. Впрочем, абсолютной уверенности не было. Она уже собиралась уходить, не нарушая безмятежности его утра, однако в этот самый момент он поднялся на ноги, наклонился и немедленно нарушил безмятежность своего утра самостоятельно, подстроив себе самую классическую и самую нелепую из ловушек и с явным удивлением и ужасом это обнаруживая.

Дети. Такие уверенные в себе и своём мировоззрении, говорящие пафосные слова о власти, о свободе, устанавливающие для себя законы, чтобы потом их отменять и любоваться результатом. И всё только для того, чтобы как-то занять время и не думать о том, что по-настоящему очень важно. Это делает их сильными и счастливыми.

- Не каждая ткань может перенести резкое обращение, - заметила она вслух. – Как жаль, что обычно это осознание приходит слишком поздно.

Отредактировано Инквизиция (2014-09-04 21:40:59)

Да, она не ошиблась – не в этот раз, не сегодня, не в мелочах; и это действительно был Шекспир, и теперь он избегал прямо смотреть на неё, заняв идеальную со стратегической точки зрения позицию. Чтобы сдержанно встретить язвительность его ответных интонаций, ей пришлось представить между собой и собеседником прозрачную стену спрессованного воздуха, по стенам которого яд сползал вполне безвредной змейкой, способной разве что огорчить своим недоброжелательным видом. За долгие годы эта преграда для окружающих стала такой прочной, что иногда ей казалось – достаточно только протянуть руку, чтобы к ней прикоснуться.

В умении производить верное первое впечатление мне ну просто нет равных.

- Не кажется, - сдержанно возразила Ин.  - В правде не может быть ничего дурного, а если я неправа, мои слова не причинят вреда. Они тем и удобны, что всегда оставляют выбор: прислушаться к ним или отмахнуться. В отличие от других способов убеждения, которые тоже в ходу в Доме – довольно безобидный, не правда ли? И столь же бесперспективный, но лучше, чем совсем ничего.

Она могла просто развернуться и уйти, и внутренний голос твердил, что, пожалуй, лучше всего именно так и сделать, потому что ничем хорошим её столкновения с обитателями Дома не заканчивались - никогда, а начинать утро с нового скандала и шёпотков за спиной совершенно не хотелось; пролог к дню и без того был заложен соответствующий. Но почему-то она оставалась на месте и даже присела на спинку скамейки, скрестив руки на груди. Идти всё равно было некуда.

- Полагаю, «уникальное предложение» должно польстить мне. Изящный способ заставить девушку замолчать и при этом мало-мальски смягчить оскорбление. Спасибо, я это ценю. - Ин хотела бы усмехнуться, но лицо оставалось привычно неподвижным, и ей внезапно вспомнились долгие часы перед зеркалом, проведенные в попытках поднять уголки губ. Изобразить вежливую полуулыбку, чтобы хотя бы иногда иметь возможность показаться вежливой и понимающей.  Должно быть, со стороны это выглядело самолюбованием или просто бесполезной тратой времени, хотя едва ли кто-нибудь осмелился бы ей об этом сказать. В том, чтобы быть именно Инквизицией, а не Несмеяной, несомненно, крылось своё преимущество.

- Рада слышать, что моей добродетели ничего не угрожает, - она пожала плечами, вспоминая Изабеллу. Ужасна смерть – а жизнь мерзка без чести. Счастливица, воплотившаяся в комедии. Её неуступчивость закончилась бы иначе, если бы Шекспир задумал сделать её трагической героиней. -  Значит, будем играть?  Что ж, дарю уникальный ответ в ответ на уникальное предложение - я не против недолго побыть кем-то другим, раз моё истинное «я» ввергает тебя в беспросветное уныние.

Для того, чтобы перестать быть собой, ей как минимум требовалось тоже оказаться на земле. Она довольно нерешительно оттолкнулась от скамейки и села, обхватив руками колени и повернув голову в сторону Дома. Вокруг клубился сигаретный дым, и Ин пришлось использовать свою выдержку на полную катушку, только чтобы не заявить вслух о вреде пассивного курения, не говоря уже о активном. Но обещание уже было дано, а позволить себе нарушить его было не в её правилах, и она только покрепче прижала к себе колени, слушая стихотворение.

- Про нас, - спокойно согласилась она, когда он закончил говорить. – И французские символисты были не первыми и далеко не последними из тех, кто пытается нас предупредить. Вот только почему-то никто не желает этого понимать; а те, кто понимают, не желают предпринять попытку хотя бы раз изменить сценарий. Может быть, потому, что уверены в том, что всё предрешено, а может, просто не видят в этом смысла, ведь такая борьба мешает жить в своё удовольствие здесь и сейчас.

Она помолчала, разглядывая серые обшарпанные стены Дома и его безликие окна, выходившие во двор.

- Но когда я смотрю на мир вокруг, а чаще вспоминаю не Рембо, а Бодлера, - тихо продолжала она.– Он тоже описывает нашу реальность, только несколько с другой стороны.

Вспомнив о часах, проведенных наедине с книгами, и о словах, которые выписывала из них к себе в блокнот, она вздохнула. Инициатива могла быть наказуема, но у неё уже не было сил об этом думать.

- Паскаль носил в душе водоворот без дна.
- Все пропасть алчная: слова, мечты, желанья.
Мне тайну ужаса открыла тишина,
И холодею я от черного сознанья.

Вверху, внизу, везде бездонность, глубина,
Пространство страшное с отравою молчанья.
Во тьме моих ночей встает уродство сна
Многообразного, - кошмар без окончанья.

Мне чудится, что ночь - зияющий провал,
И кто в нее вступил - тот схвачен темнотою.
Сквозь каждое окно - бездонность предо мною…

Она остановилась, поняв, что последние три строчки читала уже шёпотом; перевела дыхание и тут же продолжала, делясь тем, что долго жаждало свободы и наконец вырвалось вовне; решение было опрометчивым, но хуже быть не могло. Она почти забыла, что рядом с ней находится живой, настоящий человек; она снова была там, внутри сна, и вокруг сияла темнота, а по телу расползалась чужая кровь.

- Он не мог не знать, куда приведет его выбранная дорога, но не сумел или не захотел предотвратить такой финал. Иногда мне кажется, что каждая стена в Доме, да что там, если присмотреться, то каждый второй предмет мебели кричит о том, чем всё заканчивалось для тех, кто был прежде нас. А мы… - Ин внезапно захлебнулась словами, наконец поняв, что нужно было замолчать уже давно. Всё, что она могла сказать, было очевидно и без лишних объяснений.

И не говорить же ещё и о том, как часто она думала, что это не домовцам надо меняться под её внушительный и черно-белый список правил с большим заголовком «по совести v.s. не по совести», а ей принимать общепринятые правила игры и встраиваться в общую картину, становясь незаметным кирпичиком в многолетней кладке серых стен. Всё и правда было предрешено, сколько раз ей приходилось в этом убеждаться, и всем было решительно наплевать на это, как и на то, что будет спустя годы, и на то, что вред, причиненный другим людям, может оказаться намного губительнее вреда, который они причинят себе сами, залпом глотая напитки вроде «Лунной дороги» и временно оказываясь вне зоны доступа для всех проблем.

- Но я, кажется, слишком увлеклась. Не похоже, что из меня вышла бы выдающаяся актриса. Извини.

И она снова усмехнулась про себя, загасив разбушевавшиеся нотки горечи в своём голосе прежде, чем их можно было распознать. Удивительно, но привкус сигаретного дыма помог ей в этом, словно заставляя их слиться с естественной средой.

Отредактировано Инквизиция (2014-09-07 01:43:07)

За долгие годы Инквизиция привыкла к тому, что бояться нечего – никто не догадается, что творится у неё в голове, даже если внезапно, пренебрегая всеми расчётами и предсказаниями, придёт апокалипсис. Она не дарила никому мимолётных мечтательных улыбок, таких бестолково-очевидных для стороннего глаза; и её губы не могли предательски дрогнуть, выдавая острую боль или рану в сердце. Она всегда была в безопасности – и тем не менее, в эту минуту ни физический изъян, ни такая крепкая на первый взгляд невидимая стена (оказывается, через неё всё же можно было просочиться, если первым делом не пинать с ноги) больше не казались непробиваемой защитой. Ей невыносимо хотелось закрыть лицо руками и откреститься от происходящего, потому что теперь кто-то знал, что она чувствует на самом деле.

Вместо этого она откинула голову назад, на спинку скамейки, и прикрыла глаза, мысленно считая до десяти. Цифры расползались и не желали выстраиваться в стройный ряд. Ей было досадно на себя, на то, что она так легко открылась незнакомому человеку, будто безоговорочно доверяла всем и каждому; но от того, что кто-то впервые внимательно слушал её и понимал, немного кружилась голова. Чувство было непривычным, тёплым и очень пугающим, потому что оно ей нравилось. Было бы опрометчиво привыкать к нему и тешить себя надеждой, что подобные ситуации будут происходить снова и снова. Скорее всего, это первый и последний раз, когда её (искренне?) просят говорить, вместо того, чтобы, не слушая, быстро со всем согласиться и поскорее сбежать.

Отвечать было страшно. Не потому, что она беспокоилась о том, что шёпот за спиной будет раздаваться с новой силой и будет приправлен особенно язвительными интонациями, если правда выйдет наружу. И не потому, что он будет знать о ней больше, чем кто бы то ни было. Хуже всего было высказать всё как есть, громко и вслух, а потом внезапно осознать, что все эти годы она ошибалась, и ей придётся строить свой мир заново. Столкнуться со своей столь превозносимой истиной в открытом, непредсказуемом пространстве – и рассыпаться в пыль.

- Не так уж много нового я могу рассказать, - медленно проговорила она. – Большую часть ты уже, конечно, знаешь. Это та самая, в которой я, размахивая карающим бичом, вершу суд над радикально настроенными подростками, которые об этом не просили и мечтают скрыться, стоит мне переступить порог комнаты.

Девушка замолчала и посмотрела на него, раздумывая и подбирая слова, мысленно озвучивая их и пытаясь услышать со стороны.

- Мир раскрашен куда сложнее, чем просто в черно-белые тона, это правда. И причиной самых дурных поступков иногда является неоднозначное намерение, а иногда лицемерие и жестокость прячутся под личиной милосердия – я знаю это. Однако если каждый не расчертит для себя границы добра и зла, пусть очень условные, но свои собственные – это может привести к катастрофическим последствиям. Разве не так? Человек, который творит зло, и творит его осознанно, зная в глубине души, что нарушает собственный принцип справедливости, имеет шанс раскаяться и стать лучше. Человек, который изначально принимает идею о мире как о месте, где для удовлетворения потребностей хороши любые средства, всегда будет оправдывать себя тем, что «не он такой, а жизнь такая».

Ин подумала об Анархии, о том, что она расхохоталась бы в лицо, начни она говорить что-то подобное при ней. У неё была своя правда, и кроме этого, ничто в мире её не волновало – даже родная сестра, если она была так глупа и назойлива, что мешала расслабляться по полной и портила настроение.

- Проблема в выживаемости и приспосабливаемости, - небольшое усилие, и интонации даже не проваливаются, послушно раздаваясь в воздухе идеально ровным звуком. – Люди без чётких моральных установок идут лёгким путём, сметая на своём пути всё, в том числе мировоззрение тех немногих окружающих, которые постоянную борьбу с собой. Этот путь так привлекателен, и люди – очаровательны, и противостоять почти невозможно… Но он ведёт в бездну, и дороги обратно нет. Разве что сбежать на Изнанку. Всё, чего я хотела – это уравновесить баланс, сделать так, чтобы в момент ключевого выбора люди не всегда летели вниз от залихватского дружеского толчка в спину, а иногда останавливались на самом краю, цепляясь за чью-то руку и отходили от греха подальше. Зато теперь я точно знаю, что благими намерениями вымощена дорога в ад, - она перевела дыхание и с силой вдохнула и выдохнула сигаретный дым. Разве это плата? Ты думаешь, это?...

– Каждую ночь он находит меня снова и снова, и всё чаще я не могу понять – то ли это потому, что я сбиваюсь со своего пути; то ли потому, что наоборот, не сбиваюсь, только мой выбор с самого начала был неправильным и теперь я должна за это расплатиться. Сколько раз я думала о том, что надо махнуть на всё рукой и жить так, как вздумается, и меня удерживало лишь то, что после всех этих лет никто всё равно не захочет иметь со мной ничего общего! А после этого приходила в ужас от собственной слабости и от того, что никому не смогу помочь, если колеблюсь сама…

На этот раз она всё же не удержалась, и, на несколько секунд закрыв лицо ладонями, перестала говорить; внезапно в горле угрожающе шевельнулся давно забытый колюче-сердитый ком, но она усилием воли заставила его отступить.

- Раз тебя поставили в известность о том, что я моралистка и зануда, то ты наверняка слышал и о моей сестре. Она – летун, частенько выбирается в Наружность, постоянно прибегает в ваше крыло и живёт в своё удовольствие. Чем больше я смотрю на неё, тем чаще вспоминаю родителей – они совершенно точно одобрили бы её образ жизни, потому что оба вели себя примерно так же. Конечно, я должна в первую очередь думать о ней и стремиться остановить именно её. Но я давно не верю, что смогу до неё достучаться. Что с ней будет, когда мы выпустимся отсюда, и надо будет начинать настоящую жизнь? Я не знаю. Или, быть может, вовсе не ей, а мне нужна будет помощь, потому что она быстро включится в борьбу за кусок хлеба и партию травы - и наверняка выйдет победительницей. Что до меня… Кто знает?

Это прозвучало безнадёжнее, чем ей хотелось бы, но спасти ситуацию улыбкой она не могла. Пришлось попробовать сменить тон и продолжать тише и мягче, почти ласково.

- Если вместить всю эту информацию в одно предложение, то надо сделать это так: я не могу сдаться, потому что это противоречит моим принципам, но бороться дальше я тоже не могу. Впрочем, ты был прав – мне действительно легче, и если даже ты не сможешь дать мне совет – это не проблема. Я с удовольствием послушаю сказку, особенно интересную.

Теперь Ин замолчала уже насовсем и бросила быстрый взгляд на небо. Облака были похожи на декорации, наскоро прилепленные ребенком на кусок серого картона – казалось, было достаточно протянуть руку, чтобы достать одно и положить себе в карман. Она подумала о том, что и домовцы были похожи на криво слепленные детьми пластилиновые фигурки – каждый со своей травмой и такой предысторией, что впору кричать караул.

Чтобы взять себя в руки, снова пришлось сосчитать до десяти.

Сегодняшнее утро определенно сделало всё, чтобы выбить почву у неё из-под ног.

Отредактировано Инквизиция (2014-09-08 22:07:18)