"И все-таки, зачем они это делают?" - спросила Малина задумчиво, не отлипая от окна, выходящего во двор, словно высматривая там кого-то; говорила она, конечно же, о мальчишках.
"Зачем они плещутся в самых ледяных ручьях и зарабатывают потом воспаление легких? Зачем лазят на самые высокие деревья и, упав, ломают себе руки и ноги? Зачем обвешиваются самыми тяжелыми сумками и получают растяжение мышц? Неужели нельзя обойтись без всего этого?"
"Только не им".
Инквизиция приблизилась к окну, словно бы затем, чтобы тоже посмотреть, кто же там на сей раз свалился в самый ледяной ручей с самого высокого дерева, потому что самая тяжелая сумка таки перевесила.
"Все они плещутся, лазят, обвешиваются и тягают - в общем, ведут себя, как полные идиоты, единственно затем, чтобы доказать всем и каждому, какие они крутые и настоящие мужики, - протянула Инквизиция. Скучающе, уже даже не насмешливо: ею-то этот урок уже давно был изучен и усвоен, - Конечно, есть и масса других, более достойных способов - но пока они, видимо, умеют только так".

*
Ловец и сам был бы не прочь узнать, что и кому он сейчас пытается доказать. Ну, или перед кем красуется. Сидя на Перекресточном диване. Посреди ночи. Ээээх...
В самом же деле, в этот раз его даже из комнаты не гнали (а состайники, надо сказать, вообще на диво лояльно относились к его ночнику, тускло мерцающему сквозь всю ночь и их спокойные сны). И сидел он тут даже не на спор (а на таких спорах Ловец, бывало, выручал немало, ибо ставки поднимались высоко, поскольку мало кто верил в то, что он способен пересилить свой страх перед темнотой. Ради чего бы то ни было). Иногда такие споры, считал Ловец, полезно затевать с самим собой: смогу или не смогу? а если смогу, то - больше или меньше, чем в прошлый раз? Когда раньше, когда позже, но всегда - неизбежно к этому спору деликатно присоединялась и темнота: кто кого в этот раз, пятнашка? Вести спор с ней дальше у Ловца не было резона: он и так отлично знал, кто и кого. Потому, помимо подушки, ночника и теплого пледа на Перекресточный диван с ним всегда путешествовали бутылочка с водой и пара таблеток феназепама. И когда Ловец чувствовал, что становится совсем уж худо, он закидывал в себя таблетки и молча салютовал темноте бутылкой, отмечая ее тидесятую победу и свое тидесятое поражение.
Ночник на полу около Перекресточного дивана стоял обыкновенный - стилизованный под керосиновую лампу, таких тысячи изготавливают и продают на наружностных рынках, ничего особенного. Вот в каждом ночнике, который делал Волшебник из их стаи, - в каждом было и особенное, и невероятное, и душа, и какой-то свой секрет, и... волшебство, чего уж там. Настоящие чудеса творил с парой капелек флуоресцентной краски, жгутов, клея и ножниц этот человек. Говорят, каждый ночник он мастерил на заказ и что во всем Доме не найдется двух одинаковых его творений. В его руки могли попасть всего несколько веточек и лопнувший воздушный шарик - а получался чудной шар, сплетенный из древесных сучков и светящийся изнутри. В его руки могли попасть иллюстрации из старой книжки или журнала - а получался средневековый замок, в окнах которого горят свечи и бал длится всю ночь напролет. В его руки могли попасть стеклянная банка и светящаяся   краска - а получалась ловушка, наполненная зелеными и синими светлячками. Волшебник, как и Ловец, хоть и состоял в стае Ящериц и был умельцем своего дела, но совершенно не знал, в чем разница между триодом и пентодом, и не разбирался в интегральных микросхемах, а занимался вместо этого своими скромными чудесами; или "декупажем", как их еще называли люди, питающие слабость к красивым, отдающим французским звучанием словам.
Ну и, как водится, за любой мало-мальски невероятный талант человек чем-нибудь расплачивается с жизнью. Расплатился и Волшебник: даром речи. "Это чтобы не выболтать свои секреты", - утверждал Кнопка, который хоть и не первый год числился среди старших, а все равно до сих пор любил верить в подобные сказки.
Ведь именно сказки овевали врожденную немоту человека флёром романтики.
Ловец лежал, прижавшись щекой к подлокотнику и свесив к полу одну руку. Лампа в ночнике горела исправно и ровно, а ему все равно казалось, что свет от нее подрагивает, словно в ночнике была не лампочка, а плетеный фитиль, и чувствовался слабый запах керосина. Ловец не отрывал глаз от ночника. Самому себе он казался сейчас охотником, караулящим свой бивачный костерок, чтобы тот не остыл и не потух. Пока огонь в нем горит - спать нельзя. Ночь на Перекресточном диване - не такое уж тяжелое испытание, благо не в первый раз. Главное - не вертеть головой по сторонам: ничего интересного и ничего хорошего он там все равно не найдет. За плечами Ловца таилась только ночь и все ждала, когда же он к ней обернется. Ночь замешивала свою темноту вокруг него кофейной гущей и предгадывала ему в ней недоброе. Потому что в недобрый час этот дерзкий самонадеянный малый решил покинуть свое убежище и свою стаю и убраться на все четыре стороны, ко всем четырем коридорам. В одном из них стонет ветер, в другом - шумит Лес, по третьему бродит Тварь, будто что-то здесь потеряла... Или кого-то. Ну что? По какому из них ты будешь убегать, а в какой не станешь даже и соваться?
Ловец рывком сел, запустил пальцы в волосы, сжал виски. Там, где свет в холле Перекресточного  горел сильнее, темнота делалась слабее, - колыхалась серой студнеобразной массой где-то под потолком, переползала по нему медузой все ближе и ближе к дивану и скоро должна была вязко капнуть сначала на лампу ночника, заставляя его потухнуть, а затем и ему на глаза, залепляя веки...
Дожидаться, пока она это сделает, Ловец не стал. Он торопливо открутил крышечку с бутылки и вытряхнул на ладонь мелкую белую таблетку.
- В любой другой раз ты меня непременно достанешь. Но только не в этот, стерва, - пробубнил он, запивая феназепам.
"Маленький жулик", - пожурила его темнота почти ласково, почти по-матерински, прежде чем мягко столкнуть в омут сна.
Ловец ушел в эту темную топь совсем неглубоко. Пленка воды не скрыла даже кончик носа; так и дрожала между губами и щекотала ноздри. Весь мир, на который Ловцу приходилось смотреть сквозь нее (зато в оба здоровых глаза), дрожал и расплывался, казался опрокинутым, отражением в омуте, а не реальным. Ловец невольно вспомнил о картине, которую когда-то рассматривал: на ней был изображен зеркальный пруд, в котором отражались ивы, свесившие к воде свои зеленые косички. Суть в том, что Ловец рассматривал ее кверх ногами: как ни посмотри - увидишь все то же небо, те же ивы и тот же пруд.
Погружаться в омут еще глубже или выныривать из него на поверхность совсем уж до конца и стряхивать с себя нити водорослей и слабость, объявшую мышцы, он не спешил. Так и продолжал покачиваться между сном и явью, в свое удовольствие, любуясь на мелькающих над водой стрекоз. Прабабушка говорила, они приносят удачу и делают жизненный путь легким. Хрупкокрылые, переливающиеся синим и зеленым стрекозы, казалось, не просто так сновали в воздухе, в хаотичном порядке, а танцевали. Под чье-то тихое пение, словно прирученные им, как те же змеи, зачарованные дудкой заклинателя. Пение звучало осторожно, словно кто-то боялся не то потревожить расслышавшего, не то обнаружить себя, и невнятно, скорее, как напевание или намурлыкивание под нос. Мелодийка была незамысловатая, легко ложащаяся на слух и запоминающаяся так, что из головы ее потом никакими силами невозможно было выгнать.
Там-далидам,
Там-далидам...
И танцевали под нее стрекозы на диво слаженно.
Ловец протянул руку, увлекая за собой вдоль рукава лоскутки мокрых водорослей, и сквозь воду - сквозь собственный сон - попытался дотянуться пальцами до одной из них...
Как оказалось, он почти дотронулся вовсе не до стрекозиного тельца, переливающегося на солнце, а до носа какой-то девушки, сидевшей рядом. И смотревшей на его руку крайне удивленно. Девушка была незнакомая, бледненькая, так что даже губы едва-едва розовели на лице, темноволосая, и с удивительными глазами: какого-то неопределенного переливчатого цвета, то ли синего, то ли зеленого, словно они и сами не могли решить, какой бы оттенок принять в неверном свете ночника.
Казалось, она совсем не испугалась проснувшегося Ловца и даже того, что к ней тянули руки, а вот он от неожиданности чуть не слетел на пол.
- Ой. Я... это... извини, - он отдернул руку от чужого носа так, словно девушка собиралась укусить, - Ты откуда здесь взялась? Из комнаты на ночь глядя выгнали, что ли? Или сама гордо ушла? Или...
Прислушавшись ко внезапно пришедшей идее, Ловец облегченно усмехнулся:
- А, ну конечно. Ты мне тоже снишься, как я сразу не понял. Сначала стрекозы, теперь вот ты... Ну, будем знакомы, что ли, мимолетное мое виденье. Я Ловец, из ящериного Машинариума.
Он вновь, теперь уже во второй раз протянул девушке руку.