Здесь уже не помогут обычные средства
Аспирин или морфий купите для красоты
Пьяной играла с Богом в ассоциации к слову "детство"
А вышло разбитое сердце... ©

Наверное, любовь мы тоже чувствуем острее. Она всегда до смешного драматичная, нелепая, ускользающая. Она в центре всего и, вместе с тем, часто отодвигается на второй план.
В Могильнике я в последнюю очередь девочка. Я могу быть «своим парнем», могу быть «грязным зверенышем», но девочкой я быть не могу. Мечтать о принцах – тоже, но рано или поздно это должно было случиться.
Слепого, конечно, сложно назвать принцем. Отрешенный мальчишка с длинными сильными пальцами, когда он поворачивает голову в твою сторону, ты теряешь ориентиры, теряешь голову, тебе даже немножечко страшно, а что он там Видит - непонятно. И Видит ли вообще.
А еще Слепой – ходок. У Кузнечика как-то случайно вырвалось, но я все равно догадывалась сама, потому что Слепой никому не рассказывает об этом. Он вообще почти не разговаривает, тем более со мной.
Здесь пахнет лекарствами и немножко смертью, я принюхалась к этому запаху, приросла к нему всеми мыслимыми стеблями, и теперь ищу спасения в бледном, худом, несуразном ходоке, потому что мне он кажется самым прекрасным созданием на свете. Тем, кто мог бы меня спасти, тем, кто мог бы вытащить меня из царства лекарств, грязных простыней и толстых игл. Я не боюсь смерти, я притерлась к ней, но я от нее устала. Устала видеть, как моих друзей увозят засветло хоронить, чтобы утром сказать их соседям по палате, что тех забрали родители. Что они выздоровели, что все хорошо. Эта ложь уродлива настолько, что я все равно потом говорю им правду. Каждый имеет право знать, что может случиться с ними в любой момент.
А ночью я не сплю, потому что Они тоже могут растолкать меня с первым лучом солнца и сообщить «отличную новость». Если Смерть «заберут родители», я не знаю, чем это закончится для меня.
Слепой нечасто бывает в Могильнике, оттого его визиты становятся важнее для меня, священее. Я почти помешалась, и это делает меня агрессивнее, рассеяннее, не дает избавиться от навязчивых мыслей. Я должна поверить в то, что рано или поздно моя вера обретет почву под ногами. Но поверить – выше моих сил.
Когда я пробираюсь в палату после ночной вылазки, я думаю, что Смерть уже спит. Забираюсь на кровать прямо в ботинках, с которых отслаивается высохшая грязь, и реву. Так плачут от отчаяния, от самой неизбежности, но я-то все еще настроена решительно. Мне холодно, я промокла насквозь под дождем и теперь добиваю себя слезами, лишними и не приносящими умиротворения. Абсолютно никакого.
Я не знаю, как это называется, когда ты спасаешь других, отпирая двери, когда твердолобо прячешь их и молчишь в присутствии их мучителей, которые начинают терзать тебя саму, но боишься сказать лишнего слова в Его присутствии, боишься неправильно себя повести, моргнуть боишься, потому что Он может в любой момент исчезнуть, как призрак, марево, как нечто неземное, невозможное. Поэтому я не храбрая, как считает мирно дремлющий на своей кровати Смерть. Я самая настоящая трусиха.
Начинаю яростно тереть глаза, они уже наверняка красные, как и лицо, и сильно болят. Мне на самом деле все равно, что руки грязные, что на утро я буду выглядеть просто чудовищно – ерунда.
Кстати, мой сосед слишком уж притих для спящего человека.
- Смерть, как думаешь, каков предел ожиданий? И имеют ли мечты срок годности? – я не задаюсь этим вопросом, но произношу его вслух хриплым, почти несчастным голосом. Нам кажется, что мы дозрели до чего-то возвышенного, что мы взрослые, умудренные опытом, что мы можем решать любые задачи и вообще кучу черт-знает-чего. Сейчас я нисколько в этом не уверена, и эта неуверенность колотит меня под ребра и душит комом в горле.
Пожалуйста, Смерть, скажи, что таким мечтам рано или поздно приходит конец.