В этот раз они не пришли, даже самая маленькая и шумная, которой я отдавал больше всех. Наверняка были заняты своими Важными Собачьими Делами, и бережно спрятанных мною котлет теперь ждала другая участь. Может быть, пойдут на ужин или ночные бдения - в Четвертой обязательно кто-нибудь бы бодрствовал в любое время суток. Наверняка найдутся те, кто вообще пропустит поход в столовую, и первым претендентом на это был Табаки, учинивший погром с утра по поводу скорой зимы, и мирно спящий сейчас посреди своих сооружений. Я убрал все, что мог, чтобы его не задеть, однако комната все равно напоминала хижину после урагана. Остальные разбрелись по делам и я чувствовал - одна из благодатей, о которых я вспоминал с содpоганием - что вернутся они не скоро. Поэтому и позволил себе прийти сюда, покинуть стаю и оказаться во власти цепких когтей ветра. Я любил его, но только не сегодня; сегодня он был врагом, когтистым и царапающим, подогревающим промозглыми, пробирающимися под одежду лапами мое беспокойство. В последнее время я очень редко решался покинуть стаю и остаться один, постоянно предпочитая даже общество отчужденного Черного поглощающему, гулкому одиночеству. В нем мне постоянно слышались вздохи - "да ведь он задыхается!" и "что ты с ним сделал?"-тихий интересующийся голос обладателя пронзающих зеленых глаз и ещё много, много голосов, удивленных, испуганных, безразличных..Я слышу их, когда остаюсь один, в стучании ржавого металлического выступа с той стороны окна, когда ветер особенно зол, в перешептывании стен ночью, когда надписи становятся осязаемыми и растекаются, как на картине безумного художника, в звуках Той Стороны - далеком вое и шуме Леса. Надо ли говорить, в какой страх они приводили меня, обреченного носить их с собой, как амулет, не переставая?
Не став ожидать собак, я повернул обратно, столкнувшись с невидящим взглядом окон. Под их взором я был жалок - спешно покидающий место несостоявшейся встречи. Они тоже были живыми, но не дышали, как стены, а видели, умея безмолвно упрекать, одобрять, даже смеяться или злорадствовать, отчего фасад незримо менялся - это было ощутимо с первого взгляда. Но в этом "взгляде" Дома всегда была толика холодного равнодушия, словно, стоило тебе выйти за его порог даже во Двор,ты больше  не считался его частью. Это пугало больше всего, и я не успокоился, пока не скрылся от безликого взгляда.
В коридоре перед Четвертой я встретил Слепого, принюхавшегося к воздуху и замеревшего, словно пытавшегося кого-то выследить. Он поднял голову, как если бы смотрел в потолок, и больше был похож на настоpоженного зверя. Все, слышимое им, было на Той Стороне, и ночью наверняка я снова услышу вой. Почувствовавший вину за то, что оставил стаю, словно он мог отчитать или наказать меня за это, я юркнул мимо него, глупо надеясь компенсировать свое отсутствие тем, что приду раньше. В комнате уже был Сфинкс, под взглядом которого я почувствовал себя ещё более неуютно, чем перед взирающим на меня Домом. Ещё совсем недавно я почти перестал его, этого взгляда, бояться - и не было больше раздирающего желания опустить глаза вниз, помочь, подать, принести, лишь бы не видеть его; но теперь это чувство вернулось вновь с новой, прошивающей на месте силой. Я мог только раствориться, слившись с разрисованными стенами - поставить чайник, завернуть Табаки обратно в одеяло, отогнав Мустанг за ненадобностью и разобрав ещё немного устроенного состайником бардака. Все быстро и тихо, под гнетом взгляда - кажется, пока Табаки спит, Сфинкс настроен на разговор. Мысленно готовлюсь, замечая краем глаза проскальзывающую в дверь тень - Вожак вернулся, и снимаю горячий чайник, успевший ошпарить незажившие пальцы. Чая никто не будет, я пытался делать вид, что занят, почти доведенный сухим молчанием и ожиданием разговора. Это давит и напрягает, но мне больше ничего не остается, как ждать, пряча пальцы в вытянутые рукава как можно глубже, и незаметно, недолго следить за Слепым, пытаясь отвлечься от скрежащего ощущения внимания к себе.