- Ты просто не можешь не пойти, - Рыжая нервничает, Рыжая мнет манжеты, Рыжая почти висит на озадаченной Русалке. Если ставишь перед собой цель, будь добр хотя бы попробовать ее достичь.
Когда мы говорим о Джонатане, да-да, о той самой чайке из романа Ричарда Баха, то слово «попробовать» кажется соленым на вкус, как море. Эта чайка одержима, и она пойдет на все без предварительных проб и попыток. Сразу, чтобы наверняка и насовсем. Теперь же она вьется вокруг другой дочери моря, кружит, задевает крыльями и нервирует пронзительным чаячьим криком, не умоляя даже - ставя перед фактом.
- В четвертой все равно в это время никого нет, - ее же не замечают. Ни одна знаменитость этой комнаты, стаи, если хотите, так и не смогла разгадать ее, вычислить, найти. Нельзя только отдавать, в этот раз она возьмет. Самую малость, такую кроху, что можно и не заметить. Но как важна для нее, как драгоценна одна только мысль, что малое может дать ей все то, чем она так горячо жаждет обладать. Это чувство, жадное до хрипоты в горле, когда Русалка стоит перед ней без всякого энтузиазма, застывшее где-то в легких, словно Рыжая и есть вулкан, оно рушит ее, ожесточает, делает уязвимой. Бессильной.
- Никто ничего не заметит, - она не дура и отлично понимает причину, по которой ее подруга не хочет портить себе репутацию. – Ну же, Русалка! – терпение – это не про Рыжую, ее пределы измеряются секундами, и эти секунды уже, должно быть, прошли. – Обещаю, мы попадем туда через самую обыкновенную дверь. Представляешь, никаких больше окон, - глаза горят, огненные локоны растрепаны, она просто не примет отрицательного ответа. Русалка должна это понимать. У нее нет выбора.

Рыжая могла вырасти сыщиком, взломщиком – кем угодно. Но вместо сыщика или взломщика, перед дверью в четвертую стоит тощая взъерошенная девчонка, полная решимости, но не уверенности. Она держит в руке крошечную русалочью ладошку не потому что думает, будто та слиняет при первой же возможности, а чтобы приободрить саму себя.
Я не одна, - говорит она себе, сдирая зубами кожу с губ. Не сегодня, не в этому минуту, только не сейчас. Но одиночество ощущается сильнее, когда она смотрит на Русалку, у которой «черт-возьми-всегда-все-хорошо», на дверь, за которой может оказаться, кто угодно, и он тоже, на свои замызганные кеды – шнурок вот-вот развяжется, что за напасть!
На самом деле ей страшно. Безумный страх, проникающий под кожу, скрытая за улыбками и слезами неуверенность в себе – Рыжая есть и будет комком в горле у себя самой, олицетворением самого Дома, самых потаенных и ужасных его сторон. Его дочь, вскормленный им детеныш, дикий, голодный, напуганный.
Именно поэтому ее так немыслимо тянет к Слепому. Он еще хуже, он даже не кирпич, не основание, не фундамент, он словно больше, чем они все, больше Дома, больше Леса и всей Изнанки.
Тихий скрип и открывшийся взору невероятный бардак. Рыжая адекватно оценивает обстановку, а вот чистюлю Русалку наверняка сейчас инфаркт миокарда хватит, поэтому, пряча улыбку в кулаке, Джонатан оборачивается, чтобы убедиться, что потерь в ее личном строю нет.
- Кажется, нам понадобится немного больше времени, нежели я предполагала, - она беззастенчиво роется в многочисленных ящиках (Табаки особенно исхитрился, трепетно защищая имущество, но не на ту напал), в грудах барахла и, как всегда, замирает у кровати Слепого: простынь почти на полу, подушка смята, и по ней безо всякой скорости ползет длинный черный волос. Самый тривиальный, но и самый действенный ингредиент для приворота.
- Мальчишки, - бубнит под нос. Нервы накаляются, а времени при этом остается всего ничего. Скоро они всей оравой вернутся с обеда, и тоненький писк Русалки их вряд ли остановит.
Куда же они его спрятали?