Что касается вопросов верований и религий, то Ловец, можно сказать, воспитывался в этом смысле в некой дихотомии: с одной стороны - прабабушка, общавшаяся с духами предков, как со своей соседкой через забор, и с другой стороны - отец, человек хоть и суровый, но богобоязненный. Их христианство и язычество никогда не обсуждались горячо вдвоем, не становились предметом споров и тем более не скрещивали копий, когда дело касалось Ловца, раздирая его каждое на свою сторону. И прабабушка, и отец старались передать ему что-то из своих убеждений, но при этом никогда особо не навязывали. Возможно, потому Ловец так и не проникся верой ни в существование Бога, ни в существование домовых - скорее, он воспринимал его как данность, и это ведь совсем другое. Кроме того, Ловец решительно не понимал, как же это можно - рядить кого-то из людей в ангелов или демонов (если, конечно, на дворе не канун Дня всех святых). Это ведь так же нелепо, как рядить людей в тех же эльфов или русалок. Хотя подождите...
"Лорд. Русалка. Сфинкс. Химера. Ангел и Дракон из третьей", - подумал Ловец и вздохнул, - "Не Дом, а прямо бестиарий какой-то. Ловись, бестия, большая и маленькая".
- Держи, - Ловец отобрал из общей связки парочку самых универсальных, стараясь не звенеть сильно всеми остальными. Направив свет фонарика на замочную скважину, он смотрел, как бороздчатые вилочки - краса и гордость всей кнопкиной коллекции - поочередно исчезают в ней. Лучше бы потом вернуть их на место, быстро и тихо, иначе хозяин пропажи поднимет такой вой, что хоть из Дому беги.
- Что тебе мешало вместе с кнопкиными отмычками прихватить и самого Кнопку? - тихонько проворчал Ловец сквозь зубы, ежась, как от холода, хотя холод был здесь совсем ни при чем, - Послал бы его за всем этим самым - этот проныра тебе через полчаса бы вернулся, причем не только с документами, но и с бритвой Ральфа, помадой Душеньки, подтяжками Шерифа и даже огнетушителем Акулы!
В кабинете директора было немногим уютнее, чем в темном коридоре. Ловец прижался спиной к стеллажу, стараясь, чтобы сзади него оставались только дверцы, полки и книги с папками, а не то самое, темное, нечто, со всеми его мерещащимися поскрипываниями, шорохами, шелестами и приглушенными шагами.
- Чего ты там бормочешь? - Ловец на секунду выключил фонарик, обнаружив, что батарейка начала слегка подсаживаться, включил снова, - Какие еще овечки?
На свету ярко блеснула чья-то фотография, то ли глянцем, то ли рыжиной запечатленного на ней. Знакомая физиономия: веснушчатая, даже здесь с каким-то извиняющимся запуганным взглядом, как будто на нее навели дуло ружья, не объектив камеры...Македонский собственной персоной, из Четвертой. Где он, как слышал Ловец, был и за горничную, и за посудомойку, и за няньку, и за медсестру. Он вытирал в комнате полы, пока об него все вытирали ноги. Нет уж, даже при всей огненности волос ярким этого человека никак нельзя было назвать. Ярким в Доме был тот же Рыжий, фейерверк в безумных зеленых очках, его везде было громко, много и заметно. Яркой была Рыжая, стоило ей разок пройтись по коридору, как воздух в нем для некоторых сразу делался на несколько градусов горячее.
А Македонский... У него и рыжина-то походила, скорее, на коррозию, на нечто, что начинает постепенно разлагаться и портиться, чем на тот же огонь.
Еще немного попротирав курткой стекла дверец за спиной, Ловец решил переместиться поближе к Волку: все-таки когда стоишь рядом с тем, кто тебе точно не враг, темнота становится не так страшна.
- "Ангел"? "Старый маразматик"? - луч фонарика скользил по заголовкам газетных вырезок, которыми шуршал Волк.
- "Секта"??
Наткнувшись на одно из слов, пятнышко света дрогнуло.
- Эт-то что за гадость? - выдохнул Ловец.
А вот это было уже совсем плохо. Хуже, чем быть мямлей и эпилептиком. И если бесхребетность Македонского еще можно было как-то и чем-то, с горем пополам извинить, то сектантство и фанатичность...
Сектантов в его небольшой семье на дух не переносили. Сектанты - те, кого прабабушка называла "шарлатанами" и кого отец ревностно гонял с лестниц и из подъездов, в ответ на все милейшие просьбы уделить немножко земного времени и поговорить об Иисусе. Сектантство стояло на противоположном полюсе, в равной степени удаленности как от христианства, так и от монгольского язычества.
- Ну и ну. Как же его вообще сюда приняли, если он состоит в какой-то секте, и Акуле было это известно? - негодующе фыркнул Ловец, - Сами берут кого ни попадя, а потом еще на нас же и жалуются, что мы превращаем Дом в "бордель/игорный дом/растаманский притон/бандитскую шаражку". Нужное подчеркнуть.
Ловец прищурился, вчитываясь из-за плеча Волка в мелкобуквенный текст ниже заголовков.
- Ну хорошо, вот они мы, под покровом темноты, словно какие тати ночные, пробрались в кабинет Акулы, взломали сейф с документами и личными делами воспитанников, ... чтобы что, Волк? - луч фонарика на минуту переметнулся с бумаг на принт на майке Волка, - Узнать то, что Македонский у нас из каких-нибудь адвентистов? Зачем тебе вообще понадобилось именно его дело? - спросил Ловец, вдруг осознавая, что его и правда это интересует, - Что тебе сделала эта бледная немочь из Четвертой? Всучила какую-нибудь свою брошюрку?

- Ловчий, я расскажу тебе одну забавную сказку.
Ну вон оно что, значит. Ловец прикрыл лицо ладонями, чувствуя, как из него рвутся нервные смешочки, грозящие вот-вот перерасти в полноценный истерический смех.
Нет, ну это бесподобно просто. Значит, они проникли в святая святых директора Дома, и это ночью, когда расписные стены оживают за твоей спиной, когда пираньи в темных окнах-аквариумах поблескивают тысячей острейших алмазно-звездных зубок, когда кем-то из комендантов совершается обход этажей, они распотрошили драгоценный директорский сейф - и сейчас Волк, вместо того, чтобы оперативно и быстро сматывать с места преступления, по-хозяйски уселся на директорском столе и изволит сказки сказывать!
Только этой ночью, дамы и господа, единственной в своем роде и, скорее всего, уже никогда и никем неповторимой! Таких сказок вы еще не слышали! Поудобнее рассаживайтесь в акульем кабинете и ведите себя потише, пока всех вас, да и нас не повыкидывали из Дома, как беспородных щенят!
Улыбка поползла сквозь растопыренные пальцы Ловца: вожак Четвертой был, конечно, тем еще психом, общеизвестный факт, но и в вожаке седьмой, если призадуматься, тоже иногда что-то чудилось от такого же психа. Например, когда ему в голову стучались безумные затеи, подобные этой.
- Итак, в некотором городке жила была семья самых обычных граждан.
Кабинет Акулы ничуть не изменился, остался стоять и темнеть, как стоял и темнел. И все же клейкие бумажонки-напоминалки словно бы поспархивали отовсюду, где были приклеены: с дверец шкафа, с ящиков стола, со стен, с занавесок и даже парочка с люстры. И принялись складываться в маленькие разноцветные кособокие фигурки, словно сделанные неумелыми руками ребенка. И тем не менее, основные действующие лица бумажной драмы в них вполне угадывались: Родители, Ангелочек, Хитрый Старикашка, Сектанты-Последователи... Когда о чем-то принимался рассказывать Волк, подобные вещи происходили всегда, даже если не все их замечали. Танцующие бумажки - это еще полчуда.
Фигурки Родителей и Детей (в общей сложности четверо) сгрудились около небольшого белого кубика - смотрят телевизор.
- Появился у них в семье Ангел.
Собственно, фигурка Ангела торчала на виду уже давно, порядком поодаль от тех четырех.
-... и тогда прибрал нашего светлокрылого к своим рукам его полоумный, но капец какой хитрожопый дед. И создал он секту вокруг мелкого чудотворца...
Чем больше в "сказке" Волка накалялись события, тем больше, казалось бы, оживали бумажные фигурки. Теперь они напоминали, скорее, гипсовых человечков: больше пластики, больше мелких деталей... Уже были видны нежные, искусно вырезанные крылышки за спиной Македонского и тонюсенький ободок нимба над его головой, уже проступали брызгами ржавой воды веснушке на белом личике...
- ... наш нимбоносный персонаж по тихому проклял старикашку, тот и загнулся.
Фигурка Хитрого Старикашки, вновь смятая и бесформенная, полетела вниз - но не встретила преграды в виде пола; так и планировала, в темную пустоту, сквозь все этажи Дома, до самого фундамента, а потом - дальше, все ниже и ниже и ниже...
"Чтоб тебе сквозь землю провалиться! Пропади ты пропадом!"
- ... ребятки, над чьим разумом вдоволь поизголялся его безумный дедок, хвостиком ходили за своим идолом, в ножки кланялись и молили их не бросать.
Ангелочек тем временем по-воробьиному, мелкими скачками старательно отпархивал от теснящей его кучи бумажных фигурок, в которой вообще нельзя было разобрать, кто есть кто, пока не допорхал до двух белых дверей из широких альбомных листов, которые за ним же и захлопнулись, заставив толпу его преследователей безвольно рассыпаться на бумажные клочки.
- Родителям это  быстро надоело и они отдали свою чудесноватую детку в интернат.
Слово "чудесноватую" Волк произнес нарочито невнятно, тем самым делая его похожим по звучанию на "бесноватую".
- Жил наш мальчик не тужил, потом тоскливо, видать, стало от мыслей накопившихся, и он все рассказал своему новому другу.
Рядом с Ангелочком сложилась новая фигурка - чуть его повыше, постройнее, с зубчатой челкой, торчащей над лбом.
- И задумал от друга своего избавиться. С концами. Как и от деда любимого. И вот после ночи просыпается стая, а тот самый парнишка не дышит. Во сне к праотцам отошел.
Ловец вздрогнул, услышав треск рвущейся бумаги. Фигурку Нового Друга Волк раздирал сам, напополам, собственными пальцами, медленно и с таким безучастным лицом, что внутри Ловца что-то болезненно сжалось.
- Такие вот сказки бывают, Ловец, аж кровь стынет в жилах.
Еще бы тут ей не стыть: стоило только увидеть, как половинки бумажной фигурки вдруг сами поползли друг к другу, стали медленно срастаться заново и накрепко - но, правда, не бесследно: зубчатая дорожка от разрыва осталась примерно там, где у настоящих, не бумажных людей находился позвоночник. И такой же похожий узорчик, только поменьше, образовался на лице Нового Друга. Теперь уже до ужаса напоминая зубастый волчий оскал, какой рисуют обычно дети, только-только учащиеся рисовать, и отдаленно - ... нынешнюю улыбку Волка.
- И как тебе местный фольклор? - напоследок поинтересовался Волк.
- Пробирает, - только и буркнул в ответ Ловец.
Несмотря на то, что ни одного имени или клички так и не было названо - глядя на то, как кривился рассказчик, как отворачивался к окну, слушая, как он то и дело прищелкивал зубами и как похрустывал измельченный табак в сигарете, которую он мял в пальцах, нетрудно было догадаться, о ком, о ком и о ком велась речь в "сказке".
Не проживи Ловец после смерти отца у прабабушки в Ханхе несколько лет - возможно, он бы сейчас воскликнул: "Смертоносные проклятия? Да брось, так не бывает!". Но даже пары харалаами, услышанных от старой мэдлэгч, которая сама считала проклятия черным и гиблым делом, ему хватило, чтобы во все это поверить.
"Душа пылает, горн полыхает,
Гвозди в горниле, кобыла в мыле,
По гвоздям раскаленным,
По пропастям бездонным,
По камням-валунам,
По топям-зыбям
Мечись, крутись,
Чтобы не было покоя,
Сна, ночи, дня.
Тебе, раба божья, - печаль-тоска,
Мрак и тьма,
Вечная кутерьма"
Чтобы твердо знать: все сказанное - сбывается.
Ловец оперся рукой о столешницу, нацелил фонарик в потолок, принялся бездумно щелкать кнопкой. Круглое пятно света размером с блюдце то появлялось наверху, то снова исчезало - с каждым щелчком  становясь все бледнее и серее. Примерно так же тускнел в его сознании нимбик над головой Македонского, как та разряжающаяся батарейка, и все больше мрачнело лицо Ловца.
Так, значит, воспитанники в той самой Четвертой не просто странные и не слишком приятные типы - они еще и покрывают убийцу в своей группе? Убийцу их вожака, их Волка?
- Давно пора, по-моему, - откликнулся Ловец на предложение покинуть директорский кабинет.
- Как я понял, ангелочков Новый Друг со злости воскрес, очухался в Могильнике и теперь собирается устроить ему отменно прекрасную жизнь? - проговорил Ловец, пока они водворяли в помещении прежний порядок и запирали дверь.
- А хочешь... хочешь, я достану для тебя Македонского? - неожиданно для самого себя спросил он у Волка. Спросил - и облизнул подсохшие губы: ох, да стоило ли вообще такое спрашивать? Здесь? Сейчас? У него?

- И удачу в такую можно поймать?  - спросил Ловец, вертя в руках палочки с растянутыми между ними тонкими нитями и разглядывая мозаику, образованную из кусочков пустоты, - Неужели попадется?
- Попадется, - усмехнулась прабабушка на его недоверчивость.
- А что еще?
- А на что расставишь: счастливый шанс, успех, симпатия, горе, болезнь... У некоторых - даже чужая смерть. Ну и, конечно, смотря какие у тебя будут силки, - резонно заметила мэдлэгч, - Ты ведь не ловишь вьюрка в сети, приготовленные на кулика?
- Не-а, - мотнул головой мальчик. И улыбнулся, вспомнив к случаю цитату из Нового Завета, полистанного им в одну из бессонных ночей, - Ну-ну, "И говорит им: идите за Мною, и Я сделаю вас ловцами человеков"...
- А вот никаких тебе "ловцов человеков"! - вдруг рассердилась прабабушка непонятно на что, - Ишь чего выдумал, ты мне это брось!
То ли она действительно не понимала, о чем речь, то ли перетолковывала это как-то на свой лад, но осерчала она в тот раз не на шутку.
- Это же просто слова из книги, - насупился Ловец в ответ, - Что в них такого.
- Не бывает на свете никаких "ловцов для человеков", - прабабушка отобрала у него из рук палочки с нитями, - Не должно быть. И "просто слов" тоже не бывает. Ты можешь ловить кого-то за шиворот, когда вы бегаете играете во дворе, можешь поймать на слове, если тебе дают обещание или клянутся. Но... это все не по-настоящему, понимаешь?
Мальчик нахмурился: с ними опять начинали разговаривать какими-то загадками... запутками, ха. Так что ничего он не понимал.
- Ты можешь гнаться за лисой или удачей, можешь ставить капканы на медведей или на хворь. Но ты не можешь расставлять сети на человека. Зачем тебе охотиться на людей?
- Мой отец, - Ловец дерзко вскинул голову: сейчас его тянуло возражать и перечить, даже этой мудрой женщине, - Он был ловцом человеков. Он охотился на плохих людей.
- Ну да, охотился! - по тону прабабушки мальчик понял, что пора бы заканчивать пререкания, пока не стало совсем худо, - Да только где вот он теперь!

Да только спрошенное - уже не заброшенное. Ловец вспоминал о словах прабабушки, о словах отца, и чувствовал, как в нем просыпается все тот же гибельный, но такой раззадоривающий кровь азарт - от погони и охоты.
- Притащу тебе этого Ангелочка, на блюдечке с синей каемочкой... хочешь? - повторил Ловец, заглянув в оранжево-карие глаза Волка.
Слово. Сейчас ему достаточно бросить всего лишь слово в ответ. И оно будет брошенным жребием, вызовом, после которого Ловцу останется возвратиться либо в эту же стаю с Македонским - либо без Македонского и на все четыре стороны.

Таким Волка, нынешнего вожака седьмой, можно было увидеть не каждый день. Да и не каждому глазу. Не актером, блещущим сотней эмоций, и не оратором, фонтанирующим сотней вдохновенных слов. А каким-то непривычно... спокойным. С остужающим пыл, урезонивающим взглядом. Уравновешенным и рассудительным. Словно бы и не о его смерти шла речь минуту назад. Приведись Ловцу воскреснуть после насильственной смерти и знай он имя и лицо своего убийцы - тот бы долго по земле не проходил после этого.
Но на счет Македонского у Волка были, очевидно, какие-то свои соображения. Которыми он пока не спешил делиться. Расставлял себе свечки-"таблетки" из коробки, рассаживался на Перекресточном диване, уперев одну ногу в чуть отходящую, выступающую с краю доску каркаса и свесив вторую, вальяжно тянул "Романтика!" на какой-то свой манер, в котором длинная "Ррр" сделала бы честь любому настоящему волку и любому детскому логопеду. В глазах его золотился смех.
"Того и гляди, Эдгара По вслух читать начнет", - подумал Ловец, глядя на мигающие янтарные огонечки - на подлокотнике дивана и по радужницам глаз Волка.
Свечки? Очень кстати; Ловец благодарно кивнул, оценив жест. Хотя свет, по сравнению с той же лампочкой фонарика, они давали слишком неверный, слишком скромный. Любая свеча дразнила раздраженно шевелящуюся вокруг себя темноту так же, как ловец снов - кошмары. Чем больше покачивающиеся лепестки пламени ее рассеивали, тем сильнее она сгущалась и тем стремительнее наползала со всех сторон.
А Волк, как выяснилось, оказался горазд на фокусы не только со свечками.
- Я думал, ты оставил ее там, - сказал Ловец, наблюдая за тем, как Волк отрывает от дивана засаленную подушку, которую не помешало бы хорошенько почистить, морщит нос от взметнувшейся пыли и какой-то опилочной трухи, копящейся в диванных недрах, и старательно заныкивает под нее папку, - Эй... Ты же прочитал все, что было нужно. На место вернуть не хочешь?
Из-за картонки и подушки вдруг робко, совсем как выглядывает из-за двери незваный гость, выскользнула фотография Македонского. Да так и осталась лежать. И поблескивать глянцем в неверном свете свечей. И блестеть прямо на Ловца разочарованными, чуть не плачущими глазами.
"А разве так, как он поступает, - честно?", - безмолвно вопрошал его этот, "плоский" Македонский из личного дела, - "Ты ведь сам, как и я, носишь тот цвет, который ненавидишь. У тебя ведь тоже есть, что скрывать в Доме, и ты бы очень огорчился, если бы об этом узнал кто-нибудь... посторонний".
Вернуть - нет, не хочет, окончательно понял Ловец. А хочет - чтобы сбылось все то, чего так боялся несчастный мальчик-ангел из Четвертой. Совсем не по чистой случайности Волк разложил в папке газетные вырезки поверх всех остальных документов: плевать жадная до сенсаций общественность Дома хотела на его группу крови и эпилепсию - ей настоящих чудес подавай, громких и зрелищных. Кто бы первым ни обнаружил здесь эту папку завтра - к полудню из-за нее весь Дом на уши поднимется. Кто-то не поверит ни слову из прочитанного, кто-то поверит - и фанатично восхитится, кто-то поверит - и не менее фанатично запаникует; Логи, опять же, пока донесут сплетни - успеют все раздуть и переврать на десять раз - эххх... Ну а тех, кто нагло спер эту папку из кабинета директора и неизвестно зачем (!) притащил сюда - конечно, не найдут никогда: да мало ли бродит-лунатит чудаков по ночному Дому и мало ли каких шокирующих событий после этого случается наутро. Возможно, что-то учует всечующий Слепой, наверняка, о чем-то догадается умный Сфинкс. Да только что и кому они докажут? Седьмая, в свою очередь, будет покрывать состайников до последнего.
Красивый выходил у него маневр, что ни говори. Да только уж очень сильно чувствовалось, при всей красоте и ловкости этого маневра, что-то откровенно подленькое. Нет уж, так волки - не охотятся. Так охотятся браконьеры, которые, воображая себя самыми умными, глушат рыбу в озерах и оставляют отравленную соль на камнях для лосей.
"Ты что же, так ничего ему и не скажешь?" - еще раз блеснул глазами Македонский на прощание.
Ловец отвел глаза.А сказать Волку ему было - нечего; после того же, что с ним сделало это рыжее недоразумение с жалобным взглядом, - не в чем и упрекать. Будь Ловец на месте Волка - возможно, он в этом случае поступил бы иначе, но... Пусть-ка они лучше оба знают каждый - свое место, носят свою шкурку и тащат свой крест, и да возрадуемся же всему этому.
Фитильки свечек чуть слышно потрескивали, вокруг них клубочками оборачивался жар, пышущий запахом топленого воска, плещущегося в поддончиках из фольги, и таяли они под пристальным, жадным взглядом Ловца слишком уж быстро. Или же это ему показалось.
- Я не понял, мы сегодня на Перекресточном ночуем, что ли? - осведомился Ловец, резче, чем хотел сам. Одна из свечек, испустив струйку серого дыма, погасла, остальные вслед за ней были уже задуты. Ловец вцепился в свою же правую руку, утихомиривая палец на кнопке фонарика: все-таки там, в коридоре, были чьи-то шаги - или ему только послышалось?
- Хорошо, - проговорил он спокойнее, - Ты у нас умница, придумал отличный мегаплан, и хорошее начало - это половина дела. А теперь, пожалуйста. Валим. Отсюда в комнату.
Ловец выглянул в коридор: таки ни души. Теперь уже можно было со спокойной совестью включать фонарик. Интересно, это самое "ни души" этой ночью - тоже фокусы Волка, или им просто так офигенно повезло?...
- Потому что если хоть кто-нибудь застанет нас здесь...
"То твоим отличным мегапланом останется только подтереть задницу", - закончил Ловец, но благоразумно про себя.
- Сделаю все, что смогу, - ответил Ловец, стараясь не отставать от Волка, когда они уже держали путь в Машинариум Ящериц, - Поспрашиваю, поищу, попишу. Да и, к слову... Тот трюк с проклятием во сне... Мы же не хотим, чтобы такое повторилось?
Ловец притормозил у входа в комнату седьмой.
- Мне нужно будет послушать еще раз, как же тебя убили. Во всех, уж извини, подробностях, - пожал плечами Ловец, - Да и ловушка, которую я потом сплету, сможет ограждать тебя от таких вот внезапных мелких неприятностей, скорее всего, только по ночам и только во сне. Сам понимаешь, если кто-то из Четвертой вздумает уронить на тебя шкаф, - тебя не спасет даже она.
Закончил он и усмехнулся.